Беркут. Т. 7. Вып. 1-2. 1998. С. 120-131.

 

БЕЛЫЙ АИСТ В МИФОЛОГИИ ЕВРОПЕЙСКИХ НАРОДОВ И СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ

 

В.Н. Грищенко

 

White Stork in mythology of European peoples and modern notions about the origin of Indo-Europeans. - V.N. Grishchenko. - Berkut. 7 (1-2). 1998. - Analysis of the mythology shows that the image of the White Stork has the big similarity at various Indo-European peoples: Germans, Slavs, Balts, Greeks, Armenians, etc. It is supposed the common origin of these beliefs in old Indo-Europeans. There are many hypotheses about the origin of Indo-Europeans. Two from them are consi­dered as most proved versions: the homeland of Indo-Europeans is Central Europe (the Linear Pottery Culture, V mill. B. C.) or the middle and lower stream of the Danube and the northern part of the Balkan peninsula. Ornithological and ethnograhic data are compared with materials of ar­chaeo­logy and linguistics. The reverence of the White Stork could arise in Central Europe or on Balkan but not in the present territory of Ukraine (hypotheses about Tripolye Culture and steppes to the north from the Black Sea). There are no evidences that the White Stork inhabited the territory of Ukraine in that time. Main possible reasons of sacralisation are analysed: totemism, migrations, feeding, colouring, synanthropism. Reverence of the White Stork has roots in Stone Age, but the whole complex of beliefs in Indo-European peoples could be generated not earlier of the origin of agriculture. The White Stork appears at us in Indo-European beliefs as an envoy of gods arriving to the beginning of the agricultural season, “bringing” warmth and new life on waking up ground, up to the harvest it protects crops. The reverence is amplified by old totemic notions and synanthropism. Probably features of colouring of the bird have played the role too. Cult of the White Stork in Indo-European peoples has agricultural basis. It could not arise in pure pastoralist tribes. Origin of the name “stork” and related ones to it is discussed. These names are similar in German, Slavic and Baltic languages. Their old common origin is possible.

Key words: White Stork, history, linguistics, mythology, cult, Indo-Europeans, origin, name.

Address: V.N. Grishchenko, Kanev Nature Reserve, 258300 Kanev, Ukraine. e-mail: vitaly@aquila.freenet.kiev.ua.

 

Даже беглый анализ мифологических представлений показывает, что образ белого аиста (Ci­­conia ciconia) имеет большое сходство у различных ин­доевропейских народов — германцев, славян, балтов, греков, армян и др. (Грищенко, 1996а). В то же время он существенно отличается, напри­мер, у арабов или евреев. Такое сходство говорит о большой древности этих верований и родственном происхождении. Сравнительный анализ мес­та белого аиста в верованиях и фольклоре различных народов — тема для отдельного большо­го исследования. Пока ограничимся лишь кон­ста­тацией факта. Подобно этому, культ дуба, как священного дерева бога-громовержца, был рас­пространен, по-видимому, у всех индоевропейцев Европы (Фрэзер, 1980).

Существует немало гипотез о происхождении индоевропейцев. Их прародину помещали в Малую Азию, регион между Балканами и Карпатами, причерноморские степи и т. д. Некоторые ученые считают предковой для индоевропей­цев трипольскую культуру (IV–III тыс. до н. э., Правобережная Украина, Молдова, Румыния). Не будем детально останавливаться на этих гипо­тезах, отослав заинтересованного читателя к спе­циальной литературе (Горнунг, 1963, 1964; Ренфрю, 1989; Алекшин, 1998 и др.).

Проведенный В.А. Алекшиным (1998) анализ­ данных археологии и лингвистики позволил сде­лать ряд интересных выводов о прародине и вре­мени происхождения индоевропейцев. По его мне­­нию, область первоначального расселения пра­­индоевропейцев находилась в Европе в лесных и лесостепных регионах с умеренным климатом. Праиндоевропейская общность возникла как результат перехода мезолитических охотников, рыболовов и собирателей к земледельческо-скотоводческим формам хозяйствования. Этот переход завершился в начале раннего неоли­та, который в Центральной Европе относится ко второй половине V тыс. до н. э. Распад праин­доевропейского языкового единства произошел в энеолите (IV тыс. до н. э.). Древнейшими ин­доевропейцами В.А. Алекшин считает носителей земледельческой культуры линейно-ленточной керамики, которая возникла в середине V тыс. до н. э. в Центральной Европе. Б.В. Горнунг (1963, 1964) помещал очаг зарождения ин­доевропейцев несколько южнее — среднее и нижнее течение Дуная и северная часть Балканского полуострова. Эту же точку зрения развивал и Б.А. Рыбаков (1994). По его мнению, культура ли­нейно-ленточной керамики сложилась уже как результат расселения древнейших индоевропейцев на север.

Попробуем сопоставить материалы археологии и лингвистики с данными орнитологии и эт­но­графии, чтобы отве­тить на вопросы где, когда и почему возникло по­читание белого аиста, исходя из предположения о его первоначальной общности у индоевропейцев.

I

Первый вопрос — где? Почитание белого аиста могло возникнуть и в Малой Азии, и на Балканах, и в Центральной Европе, но не в причерноморских степях или на правобережье Днепра. Проблема в том, что нет ни палеонтологичес­ких, ни археологических данных, свидетельствующих, что белый аист вообще обитал там в это время.

С территории Украины есть лишь две находки­ остатков белого аиста. Это поселение VIII в. до н. э. на о. Березань в Днепро-Бугском лимане­* (1 кость 1 особи) и поселение Щучинка XII–XIII вв. на Среднем Днепре (3 кости 1 особи). В то же время такой синантропный и не охотничий вид как галка (Corvus monedula) обнаружен в 13 поселениях (Брюзгина (Уманская), 1975).  О времени неолита-энеолита, как видим, речь вообще не идет. Причем даже находка на о. Бе­резань приходится на периферию региона. Кроме того, нет никаких гарантий того, что белый аист гнездился здесь. Не исключен залет по побережью моря или завоз ручной птицы. Белый аист был весьма почитаемым в Древней Греции, а гре­ческие поселения в Северном Причерноморье вели активную торговлю с “варварами” и метро­полией. В Ольвии нашли даже кости север­ного оленя, хотя ни о каком обитании его в то вре­мя поблизости речи быть не может (Кириков, 1959). В степной же зоне бывшего СССР на­ходок белого аиста вообще не было (Воинст­вен­ский, 1960).

В других регионах белый аист известен с го­раздо более давних времен. В Европе ископаемые находки (антропоген) отмечены от Франции до Богемии (Lambrecht, 1964, цит. по: Creutz, 1988). В Силезии белый аист известен с неолита (Dyrcz et al., 1991). В Иране первая на­ходка датирована около 4000 г. до н. э. (Ta­va­koli, 1989). В Южной Англии есть находка времен римской колонизации (Bell, 1925, цит. по: Løppentin, 1967).

Нет также исторических свидетельств, что бе­лый аист был обычным видом во времена по край­­ней мере Киевской Руси. Он не упоминается в летописях, литературных памятниках, доку­ментах. В средние века во многих местах Центральной Европы, особенно в немецких землях, за ущерб, причиненный белому аисту, карали поч­ти так же сурово, как и за преступления про­тив человека. Это отражено в городских статутах и законодательных актах (Gattiker, Gattiker, 1989 и др.). Городские власти нередко принима­ли решения об охране гнезд, о выделении для этого средств и т. д. Ничего подобного на Руси или после ее распада не было.

По нашему мнению, белый аист заселил большую часть территории Украины к востоку от во­­­дораздела между бассейнами Балтийского и Черного морей лишь в XV–XVII вв. (Грищенко, 1996а). Расселение началось, видимо, раньше, о чем свидетельствует на­ходка в Щучинке, но затем было прервано монголо-татарским нашествием. Для выражено синантропной птицы произведенное опустошение не могло пройти бесследно.

Представления о давнем обитании белого аис­та на тер­ритории Украины основываются лишь на этно­графических материалах. В нескольких словах это можно выразить так: “Аистов у нас любят и всегда любили”. Но как далеко простирается это “всегда” — неизвестно. А без этого рет­ро­спективное использование этнографических све­дений становится рискованным. Б.А. Ры­ба­ков (1987) писал о слабом месте такого пути — далеко не всегда известно, на какой хронологической глубине следует остановиться в ретро­спекции, где кончается научный метод и начинаются допущения. Прямое использование данных этнографии в данном случае ничего не может доказать, нужен более сложный анализ, позволяющий проследить происхождение, родство, исходную семантику образов.

В фольклоре нередко встречается перенос со­бытий и героев одной исторической эпохи в дру­гую, изменение места действия и т. д. Да и образы во многом символичны. Так, народный эпос далеко не всегда отражает исторические реалии (Путилов, 1987). Поэтому, например, сказка о том, как белые аисты подожгли захваченный мон­­голо-татарами Киев и уничтожили врагов, еще ни о чем не говорит. С таким же успехом мож­но найти сказки, в которых с монголо-татарами сражаются запорожские казаки, или киевские князья борются против татар и турков. Дру­гой известный пример. Граф Роланд, приближенный императора франков Карла Великого, погиб в Ронсевальском ущелье в бою с басками в 778 г., но в “Песни о Роланде” его противника­ми оказались сарацины (Уиланд, 1998).

Связанные с животными верования могут до­воль­но быстро распространяться, особенно при пере­селении народов или самих животных. Так, белый аист совсем недавно заселил Брянскую об­ласть — начиная с конца прошлого века (Грищенко, 1996а), но этнографы там нашли уже обыч­ный “набор” из ряда основных поверий (Зай­цева, 1996). Обычаи и поверья, связанные с белым аистом, есть уже и в Эстонии (Борейко, 1996), где он появился лишь в середине прош­лого века (Грищенко, 1996а). После арабских за­­­­во­еваний исходно ближ­невосточный культ бе­ло­го аиста-па­ломника был широко распространен по му­суль­манско­му миру. Сходные воззрения встречаются у таких совершенно не род­­ственных народов, как ара­бы, турки, иранцы.­

Возникшие в древности общие верования и обы­чаи, связанные с белым аистом, могли сохра­няться длительное время и там, где его не было, распространившись на другие в чем-то сходные виды птиц — прочие вестники весны, журавли и др. В пользу этого говорит, например, такой ин­тересный факт. Один из обычных персонажей святочного вождения “козы” у украинцев и белорусов — “журавль”. У южных же и западных славян — это “аист” (Гусев, 1987). Аист был непременной фигурой аналогичного обряда в Восточной Пруссии (Hinkelmann, 1995). У ма­рийцев это также "журавль" (Морохин, 1997). Сме­шение образов журавля, цапли и аиста отме­чено в русской геральдике (Яблоновская-Гри­щен­­ко и др., 1996). То же самое можно найти и в вос­точнославянских сказках о животных. После заселения белым аистом новой территории на него могли быть перенесены воззрения с других птиц, в том числе и исходно его “собственные”. Плюс к этому еще и влияние культур сосед­них народов. В результате создается впечатление, что он "был всегда".

Но даже этнографические данные не позволя­ют сделать однозначные выводы. Так, очень сложно выделить элементы, присущие, например, только украинцам или белорусам. Поверья, приметы, фольклорные образы очень широко распространены и у других народов. Это говорит о древнем родственном происхождении или о заим­ствовании.

Среди орнитоморфных образов, получивших распространение в восточнославянском народном декоративном искусстве, белого аиста нет (Ста­нюкович, 1987). А между тем вышивки, ри­сун­ки на керамике, резьба служили не просто укра­шениями. Изображения имели опре­делен­ный­ смысл, они отражали мифологические пред­став­ления человека, имели магическое значение, служили оберегами. Белый аист зани­мает слишком видное место в представлениях ев­­ро­пейских народов, чтобы его проигнорировали как нечто не­существенное. В народном ис­кусстве Цент­раль­ной Европы он довольно обычный персонаж.­

II

Мы уже отмечали ранее, что основа почитания белого аиста имеет, скорее всего, комплекс­ный характер (Грищенко, Борейко, 1988; Гри­щен­ко, 1996а). Попробуем проанализировать ее по отдельным составляющим.

1. Тотемизм. Это наиболее древняя причина почитания белого аиста, уходящая корнями глубоко в каменный век. В своей исходной форме то­темизм еще даже не связан с религией, это прос­то вера в родство (Семенов, 1966; Соколова, 1972). Как считает Л.Я. Штернберг (1936), он появляется еще в то время, когда человек не выделяет себя из окружающей природы. В животных он видит существа, равные ему не только в физическом, но также духовном и социальном отношении.

В народных верованиях и фольклоре просле­живаются многочисленные отголоски тотемизма. Весьма распространены представления о том, что улетая на зиму в дальние края, аисты превращаются там в людей, что они понимают че­ловеческий язык, что аист — превращенный в пти­цу за грехи человек и т. п. Есть поверье, что аисты одного из птенцов приносят в жертву Богу. Это, с одной стороны, попытка объяснить наблю­даемое в природе явление — абортирование час­ти потомства, с другой — сближение аистов с людьми. Обычай принесения в жертву детей не был редкостью в древних культах (Крывелев, 1975). Вспомните, хотя бы, известный библей­ский сюжет о жертвоприношении Ав­раама. Встре­­чается обычай давать аистам че­ло­веческие имена. Это отмечено, например, у сла­вян (Толстой, 1984; Скуратівський, 1998) и в Северо-За­­падной Африке (Schüz, 1986).

Видимо, к тотемизму восходит и распространенное с античных времен поверье, что молодые аисты любят своих родителей и трогательно заботятся о них. Когда старики теряют согре­вающее оперение, молодые птицы выщипывают пух и "одевают" их, приносят пищу, поддержива­ют в полете (Hornberger, 1967; Gattiker, Gatti­ker, 1989). Здесь мы также видим сближение с человеком — давний культ предков.

Некоторые ученые считают, что белый аист был тотемом у пеласгов — догреческого населения Греции. Страбон называет их пеларгами. “Пеларгос” — греческое название белого аиста, отсюда вывод о том, что он вероятно был тотемом этого народа (Грейвс, 1992). Гипотеза эта до­­статочно интересна и правдоподобна, но все-таки не более, чем гипотеза, поэтому не стоит пока делать далеко идущие выводы. О пеласгах вообще известно не намного больше, чем об Атлантиде. Среди ученых нет даже единого мнения, были ли они индоевропейцами. Б.В. Горнунг (1964) относит их к индоевропейским народам. По его данным, пеласгические и пеласго-фракийские племена пришли с Дуная, т. е. с тер­ритории, которую Б.В. Горнунг считал прародиной индоевропейцев. По Р. Грейвсу (1992), пеласги появились в Греции примерно в середине IV тыс. до н. э. Было также фракийское племя киконов, чье название созвучно латинскому “ciconia” (Тараненко, 1995).

2. Миграции. Как мы уже отмечали ранее, на­­­­правления и сроки миграции птиц могут быть решающей причиной их сакрализации (Грищенко, 1996б). Благодаря миграции через Ближний Восток в направлении Мекки белый аист стал свя­­­щенной птицей у арабов и многих других му­­­­сульманских народов. Считается, что в облике­ аистов совершают предписанное Кораном па­лом­ничество к гробу пророка Мухаммада души пра­во­­верных, не совершившие этого при жизни (Creutz, 1988; Gattiker, Gattiker, 1989; Tavakoli, 1989 и др.).

Прилет птиц весной люди отмечали издавна. Таинственное исчезновение их осенью и столь же загадочное возвращение весной порождали множество суеверий. Но главное, что с прилетом птиц приходила весна и возвращалось тепло. Л. Билецкий пишет по этому поводу: “Обра­щение через молитвенную заклинательную песню­ к птицам, которые только что прилетели, можно считать одним из крепчайших и древнейших об­рядовых действий” (Білецький, 1947, цит. по: Ки­лимник, 1994). Причем в данном случае важно не только то, когда, но и откуда прилетают пти­цы. По давним представлениям многих наро­дов, они улетают на зиму в рай. В украинском языке до сих пор сохранилось выражение “птахи відлітають у вирій”. Вырий — это рай древних славян. На Руси перелетных птиц называли “вырийными” (Тараненко, 1995; Вагурина, 1998), т. е. райскими. Более того, весну вообще встречали лишь с прилетом первых птиц (Килим­ник, 1994). Понятно, что птица, прилетевшая из рая, от богов, да еще принесшая при этом ве­сеннее тепло, уже сама становится как минимум вестником этих богов.

Этнографы описывают праздники встречи пе­релетных птиц у самых разных народов. Были они и у восточных славян. Это прежде всего 17.03 (нов. ст.). В России этот день называется “Ге­расим-грачевник” (обычное в таких случаях объединение христианских и языческих праздников типа Ивана Купала). В Украине грачи (Cor­­vus frugilegus) вестниками весны не были. В этот день ожидали прилета аистов (Килимник, 1994). Такой разнобой говорит о том, что это был скорее всего вообще праздник прилета птиц, просто в разных местностях различные виды были провозвестниками весны. Другой день, связанный с прилетом птиц, — 22.03 (христианский праздник Сорока святых). В этот день также встречали вестников весны, даже выпекали специальное обрядовое печенье, которое часто так и называют “жаворонками” (Килимник, 1994; Скуратівський, 1998). Такой небольшой ин­тервал между двумя сходными праздниками говорит о том, что видимо в древности прилет птиц отмечался у восточных славян в конце второй — начале третьей декады марта. Хорошо из­вестно, что раньше праздники не были жестко привязаны к конкретным датам. Возможно так­же, что разные дни отмечались в различных местностях. Лишь впоследствии они были при­урочены к христианским праздникам. На этот пе­риод приходится еще и весеннее равноденствие, так что выбор его, видимо, был не случаен.­

Аналогичные праздники были в других странах. В Восточной Пруссии день прилета птиц от­­мечался 25.03 — на Благовещенье (Hinkel­mann, 1995). В Англии день 15.04 назывался “ласточкиным днем”. В Греции прилет ласточек праздновался 1.03 (Gattiker, Gattiker, 1989).

“Приуроченность” прилета птиц к церковным праздникам (есть даже поверье, что птицы появляются весной непременно на христиан­ские праздники) объяснить несложно. Еще совсем не­давно не висел в каждом доме календарь. Крестьянин мог понятия не иметь, что такое 24 июня или 6 августа, зато он знал дни Ивана Купала и Спаса. По церковным (а ранее по языческим) празд­никам, как по вехам, шел отсчет времени. Этнографы пишут, что счисление его крестьяне вели по церковным святцам, народные при­­меты связывались с именами святых или с христианскими праздниками (Лебедева, 1987).

Вестниками весны в Европе были самые разные птицы — полевой жаворонок (Alauda arven­sis), скворец (Sturnus vulgaris), чибис (Vanellus vanellus), грач, серый журавль (Grus grus), дере­венская ласточка (Hirundo rustica), кукушка (Cu­cu­lus canorus) и др. И конечно же у многих евро­пейских народов одним из них стал белый аист. В разных частях своего ареала он прилетает в марте — первой половине апреля вскоре после появления открытых участков земли и воды, т. е. как раз перед началом весенних полевых ра­бот.­

У германцев аист и ласточка были посланцами богини Хольды, предвестниками весны (Gatti­ker, Gattiker, 1989). У балтийского народа пруссов белый аист связан с богом весны Потримпосом (Hinkelmann, 1995). В мифах армян аист (ара­­гил) фигурирует как вестник Ара Гехецика. Это умирающий и воскресающий бог, аналогичный египетскому Осирису, греческому Адонису и др. Он олицетворял весеннее возрождение при­роды (Арутюнян, 1980). В Германии о прилете аистов оповещали герольды или городская стража, звонили в колокола, устраивали празднования. В день прилета аистов школьников даже осво­­бождали от занятий или вместо уроков читали им сказки. Дети устраивали на улицах весе­лые шествия и получали подарки. В Бадене тот, кто первым сообщал наместнику о прилете аистов, получал от него в награду каравай хлеба (Gat­­tiker, Gattiker, 1989). По сведениям Филострата, в Древней Греции и Риме первого аиста приветствовали, падая ниц (Борейко, 1996). В разных странах есть множество поверий, гаданий, магических действий, связанных с прилетом аистов.

К давним верованиям о весеннем возрождении природы восходит и известное уже всему ми­ру поверье, что белый аист приносит детей. Просто трактовка его раньше была гораздо шире. Древние германцы считали, что белый аист, как по­сланец богов, приносит с неба новую жизнь на поля после длинной зимней ночи (Gattiker, Gattiker, 1989). Аналогичные представления бы­ли и у славян — птицы приносят из вырия весну, а вместе с ней в образе птиц прилетают души новорожденных и предков, последние — для за­щиты урожая (Килимник, 1994). Вспомним так­же древние представления о том, что небо опло­дотворяет землю. Так, на Руси считалось, что Перун во время первой грозы пробуждает зем­лю к жизни и оплодотворяет ее (Митрополит Іларіон, 1994). Белый аист у германцев был свя­щенной птицей бога грома Донара (Тора), символом божественного благословения. А Донар был кроме того богом плодородия и урожая (Gattiker, Gattiker, 1989), так что аист имел все “полномочия” переносить новую жизнь. Не уди­вительно также, что весьма распространены поверья о том, что аистиное гнездо защищает от уда­­ра молнии.

Приход весны, конечно, радовал всех, но в на­­ибольшей степени он был важен земледельцу. Все-таки охотник, рыболов да и скотовод име­­­ют возможность добывать пищу и в другое время года. Верования, связанные с прилетом аис­тов, могли зародиться еще до возникновения производящего хозяйства, но развились и укрепились они, несомненно, лишь после появление земледелия.

3. Питание. Это также один из существенных факторов. Основу питания белого аиста со­ставляют насекомые, особенно прямокрылые. Очень охотно он поедает саранчу. Во время массовых ее налетов аисты собираются с больших расстояний и вполне способны уничтожить полностью весь очаг.

Венгерский орнитолог Я. Шенк (Schenk, 1910) описывает несколько случаев, когда птицы ликвидировали массовые скопления этих опасных насекомых. В июле 1909 г. в Венгрии на площади 500 га появились большие массы саранчи. Туда слетелись тысячи птиц, особенно белых аистов и грачей. Вскоре саранча была пол­ностью уничтожена. В 1907 г. в Южной Африке появилась стая саранчи на участке длиной в милю и шириной 300 м. На следующий день прилетела стая в 600–700 аистов, которая окружила насекомых. Через 8 дней от полчища саранчи оста­лась маленькая кучка, которая вскоре была полностью уничтожена. Подобные случаи отмечались в прошлом веке и в Украине (Грищенко, 1996а). Во время налета саранчи в 1907 г. в Хор­тобадь в Венгрии в пищеварительном тракте од­ного добытого аиста было обнаружено около 1000 экземпляров этих насекомых. Пищевод птицы был набит до самой глотки! В одной из аистиных погадок нашли 1600 мандибул саранчи (Schenk, 1907). По оценке Я. Шенка (1907), стая из сотни аистов за день способна уничтожить 100 тыс. экземпляров саранчи. А большое скопление птиц за считанные дни в состоянии съесть уже миллионы этих насекомых.

На местах зимовки в Африке белые аисты мо­гут кочевать вслед за большими стаями саран­чи или других мигрирующих насекомых. Иногда их концентрация в местах, богатых кормом, бы­вает просто неимоверной. В январе 1987 г. в Тан­зании на участке площадью всего в 25 км² кор­милось около 100 тыс. аистов (Schulz, 1988). Это почти четверть всей восточной популяции! В Танзании в это время массово размножились гусеницы одной из местных бабочек, что и привлекало туда птиц. Слава пожирателя саранчи настолько прочно закрепилась за белым аистом, что в языках некоторых африканских народов он так и называется “саранчовой птицей”. Напри­мер, в языке африкаанс (ЮАР) одно из официальных названий — “Grootsprinkaanvoёl”, т. е. большая саранчовая птица (Hancock et al., 1992).

Если даже сейчас налеты саранчи представляют собой большую проблему, то можно себе представить, каким бедствием они были для древ­него хлебороба. Вспомним, что это одна из “казней египетских”. В наибольшей степени страдали именно земледельцы, все-таки скот можно отогнать на другое пастбище, а уничтоженные посевы уже не восстановишь. Саранча могла об­речь на голодную смерть целые селения. Понятно поэтому, что птица, способная избавить лю­дей от “шестиногих разбойников”, будет весьма почитаемой. И таким был не только белый аист, но и другие “саранчовые птицы”, например розовый скворец (Pastor roseus). Его весьма уважали персы, армяне, татары, турки и др. (Gat­tiker, Gattiker, 1989). В Приазовье в XIX в. этих птиц даже привлекали на гнездование в степь, выкладывая для этого кучи камней (Скворцы..., 1884). С розовым скворцом, правда, не­сколь­ко сложнее, поскольку спасение весной и в начале лета урожая птицы затем “компенсируют” набегами на сады и виноградники. Не случайно в Предкавказье и Малой Азии весной его на­зывают “святой птицей”, зато позже уже “чертовой” (Лерхе, 1941; Gattiker, Gattiker, 1989).

Столь же активно белый аист поедает и других опасных вредителей сельского хозяйства — итальянского пруса, медведку и др., охотно ходит за плугом и выбирает из земли различных на­секомых, т. е. он неизменно выступает как де­­ятельный защитник урожая. Интересно, кстати, что в армянской мифологии он и является как раз защитником полей (Арутюнян, 1980). В Иордании белый аист относится к почитаемым птицам, крестьяне считают, что он приносит боль­шую пользу, уничтожая вредителей. (Schulz, 1988).

В верованиях многих народов белый аист пред­стает неизменно птицей, приносящей добро, удачу, здоровье, благополучие, урожай, богатство и т. д. В этом прослеживаются отголоски давних тотемических представлений: считалось, что тотем охраняет своих почитателей и помогает им (Соколова, 1972), а также описанные выше связи с богами. Но не связано ли это и с тем, что в древности аисты спасали урожай, принося богатство и благополучие в буквальном смысле слова? В Украине есть поверье, что в се­ле, где живет много аистов, будут высокие уро­жаи (Грищенко, 1996а). С учетом сказанного вы­ше, это поверье превращается почти в математи­чески точную формулу — чем больше аистов, тем меньше потерь урожая от вредителей.

В Молдове белый аист стал символом вино­градарства и виноделия. Есть легенда, что аисты спасли от голодной смерти людей в осажденном городе, принеся им в клювах гроздья вино­града. Все это также связано с давними представ­лениями об этих птицах, как "подателях" урожая и благополучия.

На древнегреческих геммах часто изображали сцены битвы аистов со змеями (Hornberger, 1967). Белый аист может съесть гадюку или ужа, принести их птенцам в гнездо, но это бывает не настолько часто, чтобы придавать столь сущест­венное значение. Такой сюжет — аллегория. Это все тот же мотив защиты, причем не просто от опасных для человека тварей. Символика тут бо­­лее глобальная. По А.Ф. Лосеву (1957), змее­вид­ность мифологического персонажа всегда указывает на близость земле и пользование ее силами. Змея часто олицетворяет стихийную мощь зем­ли, силы природы, враждебные человеку. Здесь мы видим аналогию весьма распространенным "змееборческим" сюжетам. Просто небес­ные си­лы воплощает не Св. Георгий, а птица.

Другая особенность питания белого аиста — он кормится обычно возле водоемов. Вероятно поэтому у многих народов эта птица считается связанной со стихией воды, а заодно и “несет ответственность” за дожди, столь важные для хлебороба. Аналогично могла возникнуть и связь со стихией огня. Аисты охотно собираются на вы­горевшие участки высокотравья, где насекомые и другие мелкие животные становятся легкой добычей. Причем увидеть этих птиц можно даже сразу за бушующим пламенем (Thiollay, 1971; Sára, 1973; Тараненко, 1992а). “Огненная” окраска клюва и ног могла способствовать за­креплению таких представлений. Отсюда поверья о защите построек с аистиными гнездами от пожара. Конечно, поверья о связи белого аиста со стихиями воды и огня зародились скорее все­го­ из-за представлений о нем как посланце неба: дождь идет с неба и молния — небесный огонь, но реальные наблюдения за поведением птиц “под­тверждали” и усиливали эти верования. Все-таки вестников весны и “посланцев богов” было немало, но далеко не всех из них человеческое воображение наделяло такими возможностями, как белого аиста.

Л.И. Тараненко (1992а) считает, что белый аист был выделен человеком среди прочих птиц именно как специализированный потребитель са­ранчовых (ортоптерофаг). Это и послужило ос­новной причиной сакрализации. Мы совершенно согласны с ним, что такая специализация в пи­тании была одной из важных причин почитания, но она отнюдь не является единственной. Только лишь ортоптерофагия не может объ­яснить весь комплекс верований, связанных с бе­лым аис­том. Кроме того, саранчой питаются и другие птицы, а во время массовых налетов на нее и вовсе переключается множество видов. Тем не менее столь видное место в народных верованиях занял именно белый аист. Это говорит в пользу нашего тезиса о том, что в сакрализации этой птицы сыграл свою роль целый комплекс факторов. И уж никак нельзя согласиться с предположением Л.И. Тараненко (1995), что питание саранчой послужило причиной превращения белого аиста в тотем. Тотемизм — древнейшая форма почитания животных, он появился гораздо рань­ше, чем земледелие. Кроме того, то­темами слу­жили самые разные животные, рас­тения и классы предметов неживой природы (кам­ни, ве­тер и т. п.) без какой-либо связи с их “практической ценностью”.

4. Окраска. Белый цвет принадлежит у индоевропейских народов к почитаемым, “чистым”. Вспомним хотя бы белое убранство невесты, бе­лых священных животных – быков, соколов, слонов, тигров и др., белого голубя мира (а отнюдь не сизаря!), Белобога в противоположность Чернобогу и т. д. У пруссов белый конь был сим­­волом бо­га Перкунса (аналог славянского Перуна). Его могли использовать для поездок только высшие священники (Hinkelmann, 1995). У рим­­ских авгуров, изучавших по полету птиц во­лю богов и знаки судьбы, пролетавшая на юг или север "благородная" белая цапля была хоро­шим предзнаменованием. Это означало, что все опас­ности и страхи миновали (Gattiker, Gat­ti­ker, 1989).

Символика цвета вообще очень важна, не сто­ит это недооценивать. Например, цвет играет боль­­шую роль в геральдике, а геральдическая сим­во­лика впитала в себя многие мифологические пред­ставления. В европейской геральдике белый цвет (серебро) означает как раз благород­ство, чистоту, откровенность (Яблоновская-Грищенко и др., 1996). Вполне вероятно, поэтому, что окраска оперения белого аиста способствовала его почитанию, особенно в комплексе с дру­гими факторами.

Окраска животных вообще может играть существенную роль в сакрализации. Один интерес­ный пример. Еврейское название аиста — “chas­si­dah”. Оно несколько раз встречается в Ветхом Завете (Schüz, 1986). Само слово означает “чистый, праведный” (В.Э. Элигулашвили, личн. со­общ.). В иудаизме есть секта хасидов, ведущих “благочестивый”, “праведный” образ жизни. Вместе с тем, у древних евреев аист считался прекрасной видом, но нечистой птицей, поскольку питается лягушками и насекомыми. Мясо его считалось непригодным в пищу людям (Schüz, 1966; Федосеенко, 1998). Получается противоречие: может ли быть “нечистый” “праведным”? Вполне вероятно, что речь идет попросту о разных аистах. Хасиды одеваются непременно в чер­ный костюм и белую рубашку. Дальше можно не продолжать — это один к одному окраска чер­ного аиста (Ciconia nigra). Питается он, к тому же, в основном рыбой, так что и в этом от­­ношении вполне “чист”.

Впрочем, как считает Дж. Фрэзер (1980), пер­­воначально понятия о "священном" и "нечис­том" не разделялись. Животные, ставшие впоследствии нечистыми, возможно были ранее священными, и в пищу их не употребляли именно по этой при­чине. В таком случае это может быть отголоском древ­него куль­та белого аиста.

Возможно сыграла свою роль также окраска клюва и лап белого аиста. О связи его со стихией огня уже говорилось выше. По мнению Ф. Хорн­бергера (Hornberger, 1967), связь с богом грома могла возникнуть благодаря красному клюву.

5. Синантропность. Разобраться с этим гораз­до сложнее, поскольку как сакрализация могла предшествовать синантропности, так и наоборот.­ Кроме того, они взаимосвязаны. Все же в тех слу­чаях, когда удается выяснить причины сакрализации, она оказывается первичной по отношению к синантропности. Люди позволяют селиться возле своего жилья, а тем более на нем, тем птицам, отношение к которым положительно или хотя бы нейтрально. Аист же не воробей или сова, чтобы незаметно устроить гнездо в ук­ромном месте.

У арабов и других мусульманских народов белый аист может гнездиться не только на жилых постройках, но даже на дворцах и мечетях, священность же его связана, как уже говорилось, с миграциями. У древних греков эта птица была также весьма почитаемой. По сведениям Плутарха, в Фессалии за убийство аиста даже карали смертью (Hornberger, 1967). Естественно, он также был волен в выборе мест гнездования. Впоследствии все это было прочно и надолго забыто, потому что священную птицу турков греки ненавидели не меньше, чем самих по­работителей. После освобождения Греции во мно­гих городах были уничтожены все гнезда, а чис­ленность белого аиста в стране значительно сократилась (Martens, 1966). Более того, даже в самой Турции в прошлом веке греческие поселения и кварталы в городах легко узнавались по наличию свиней и отсутствию аистов (Fellows, 1839; Gonzen­bach, 1857). Синантропность (точнее возможность ее проявить), как видим, определялась отношением к птицам людей. Еще один пример — белобрюхий аист (Ciconia abdimii). У ряда африканских племен он считается священной пти­цей, поскольку прилетает к началу сезона дож­дей и “приносит” так необходимые и земледельцу, и скотоводу осадки. Подобно белому аисту он часто селится на крышах хижин. Тревожить или преследовать птиц запрещается (Ar­cher, Goodman, 1937; Kahl, 1981).

Синантропность белого аиста могла возникнуть еще до появления земледелия. В таком слу­чае ее мог поддерживать только тотемизм и, воз­можно, миграции. Все-таки для того, чтобы за­гнездившуюся в поселении человека крупную птицу попросту не съели (аист — не воробей или ласточка, это уже вполне приличный кусок мяса, во многих странах Африки и Азии на него охотятся), на ее добычу должно быть наложено табу. Почитание только на этой основе и тем бо­лее охрана не могли быть широко распространен­ными. Первоначально свои тотемы имели каждый род или клан. Тотемы целых племен и территориальных единиц (как в Египте) появились уже позже. Кроме того, почитание животного в качестве то­тема группой людей не накладывало никаких обя­­зательств на другую такую же группу. Ее чле­ны могли свободно охотиться на это животное или даже специально убивать его, чтобы “насолить” соседям-недругам. Кроме того, у некоторых народов считалось, что на то­те­ми­чес­кое животное, наоборот, легче охотиться (Соколова, 1972). Вест­никами же весны, как говори­лось выше, были очень разные птицы, нередко раз­личные у сосед­них племен.

Одной из причин формирования синантропности белого аиста могло послужить проявляющееся и сейчас стремление гнездиться в поселениях других видов, что, видимо, дает лучшую за­­щиту от хищников. Гнезда аистов в колониях серой цапли (Ardea cinerea) — явление достаточно обычное. Не исключен и такой вариант — не аисты первоначально пришли к людям, а люди к аистам, о чем пишет Э. Таваколи (Tavakoli, 1992): поселения людей появились возле одиноч­ных гнезд или колоний на деревьях или скалах, в дальнейшем возник более тесный контакт. В любом случае синантропность у белого аиста мог­ла сформироваться лишь при благожелательном отношении к этому людей. Крупная открыто­гнездящаяся птица может обитать в поселениях человека только, если ей это позволяют. Скопа (Pandion haliaetus) свободно гнездится в населенных пунктах США, даже в городах, но этого вы нигде не увидите в Европе. Просто в Америке исторически сложилось положительное отно­шение людей к этой птице (Poole, Spitzer, 1983; Мищенко, 1990). В Европе же до недавнего вре­мени скопа была “вредным рыбоядным хищником”.

О связи синантропности белого аиста с его сак­­рализацией говорит и то, что люди не просто радовались, когда эти птицы поселялись на усадь­­­бе, а специально привлекали их на гнездо­ва­ние. Эта традиция широко распространена у са­мых разных народов.

Интересно, что выбор мест для устройства гнез­да белым аистом мог еще больше усиливать "священный трепет" перед ним. У славян широко распространен в качестве оберега от молнии так называемый "громовой знак" — круг с 6 радиусами или шестилепестковая розетка. На севере он вырезался на причелинах­ изб. На юге же, где деревянная резьба отсутство­вала, функцию "громоотвода" выполняло старое тележное колесо, помещенное на соломенной кровле хаты или сарая (Рыбаков, 1987). По мнению В.Е. Бо­рей­ко (1996), именно эти ко­леса и были об­лю­бо­ваны аистами. Действи­тель­но, такой вариант привлечения можно считать наиболее древним. "Громовой знак" или "колесо Юпитера" час­то встречается и у других народов Европы (Рыба­ков, 1994), так что можно предполагать такое про­исхождение обычая в целом.

Если о том, как наши предки начали привлекать аистов на гнездование, мы можем только до­­гадываться, то на вопрос зачем они это делали можно ответить более определенно. Первона­чально это несомненно было магическим дейст­ви­ем. Оно сродни молитвенному обращению к пе­релетным птицам и другим обрядам аграрной магии. Логика тут вполне понятна: если присутствие аистов приносит такое благо, нужно его обес­печить. В одном из населенных пунктов Вос­точной Пруссии, чтобы побудить этих птиц заселить гнездо, в него даже ложили кусок се­реб­ра (Tolkmitt, 1960, цит. по: Hinkelmann, 1995). Форма первых искусственных гнездовий также говорит о многом. "Колесо Юпитера" да и просто колесо — один из древнейших солярных сим­волов. В связи с этим не лишне вспомнить, что у армян два аиста олицетворяют солнце (Арутюнян, 1980).

Интересно теперь сравнить белого аиста с дру­гими птицами. Почему столь же выдающееся по­ложение в представлениях человека не занял, на­пример, его близкий родственник — черный аист. Он несомненно тоже был в древности тотемом, как и множество других птиц. В пользу этого говорит, например, находка выполненного из кости изображения головы аиста на неолитической стоянке III тыс. до н. э. в Рязанской об­­ласти (Белик, Тараненко, 1996). Изображения тотема или частей его тела делали в больших количествах для ритуальных целей и в качестве оберегов (Соколова, 1972). Это также пе­релетный вид, он вполне мог бы быть вестником весны, а значит и посланцем богов. Мог бы черный аист и гнездиться в поселениях человека. Из­вестны находки его гнезд на постройке в лесу (Franke, Mey, 1994), на триангуляционной вышке и возле автостоянки (Schröder, Burmeister, 1995), а в Гомельской области пара даже посели­лась в старом гнезде белого аиста на лесном ху­торе (Tcherkas, 1995; И.Э. Самусенко, личн. со­общ.). Да и на Ленкоранской низменности он еще совсем недавно гнездился рядом с человеком (Спангенберг, 1951).

Как видим, есть много тех же предпосылок, которые послужили сакрализации белого аиста. В чем кардинальные отличия этих двух видов, повлекшие за собой столь разное отношение лю­дей? Прежде всего это питание и окраска. Рыбоядная птица была уже пищевым конкурентом, но никак не защитником и “благодетелем”. Черный цвет у многих народов вызывает мрачные ас­социации. Интересно, что в древнеиндийском языке даже вороного коня называли серым. Объ­ясняется это эмоциональной значимостью назва­ний цвета. Черный — означает смерть и несчастье, поэтому употреблялась смягчающая замена (Порциг, 1964).

Понятно, что не везде и не ко всем черным пти­цам было негативное отношение, но на черном аисте это отразилось точно. Современ­ное эс­тонское название аистов, относившееся сна­ча­ла лишь к черному, — “toonekurg”, что можно перевести как “птица (точнее журавль, см. ниже) потустороннего мира”. Toonela — царство мертвых, потусторонний мир (Schьz, 1986). Будет ли кто-то радоваться гнездованию у себя на крыше посланца из мира теней? Не будем за­бывать, что птицы для древнего человека однозначно были связаны со сверхъестественными силами — как светлыми, так и темными (Gat­tiker, Gattiker, 1989).

Можно, конечно, возразить, что есть особен­ности экологии вида. Черный аист — скрытная лесная птица. Нигде в обширном своем ареале синантропным он так и не стал, хотя контактировал с представителями самых разнообразных этносов и верований. Вот здесь весьма интересно вернуться к примеру со скопой. Это тоже осторожная птица, не склонная к особой “дружбе” с человеком (у нас, по крайней мере). Но в Америке ситуация сложилась совершенно иная: переселенцы усмотрели выгоду для себя в ее со­-седстве и стали привлекать на гнездование (сов­сем как аиста). Скопы гоняли со своих гнездовых участков ястребов, защищая тем самым фер­мерских кур. Рыбы же тогда хватало всем (Poole, Spitzer, 1983). Обратите внимание, что мотивация здесь точно та же, что и в случае с белым аис­том, — птица защищает благополучие человека. Сакрализации не последовало лишь потому, что события происходили уже в XIX в. А было бы это на несколько тысяч лет раньше? Ра­­зумеется, черный аист менее пластичный вид и более специализирован в питании, поэтому он не смог бы занять столь же широкую экологичес­кую нишу, как белый. Но скопа ведь тоже специ­ализированный ихтиофаг.

 У американских скоп до прихода европейцев, видимо, особых проблем с индейцами не бы­­ло, поэтому страх перед человеком не помешал птицам гнездиться в его поселениях. Но ведь и черный аист в древности не подвергался преследованиям людей (как в “просвещенном” XX в.). Охотничьим видом он не был. По край­ней­ мере остатков черного аиста нет в “кухонных отбросах” древнего человека на терри­тории стран СНГ. Известна лишь одна находка кости на неолитической стоянке в Московской области (Карху, 1990). В Западной Беларуси остатки черного аиста обнаружены в отложениях X–XIV вв. (Бурчак-Абрамович, Цалкин, 1972), что уже выходит за рамки рассматриваемого пери­о­да.­

В.П. Белик и Л.И. Тараненко (1995, 1996) на этом основании предполагают, что черный аист в древности был священной птицей. Вполне возможно, что в этом есть рациональное зерно, хотя сама гипотеза еще далека от совершенства и логической стройности (Грищенко, 1996в). Но может быть и более простое объяснение — черного аиста старались не трогать. Не только финно-угорские племена могли видеть в нем птицу, связанную с потусторонним миром. Убить или обидеть ее — значит накликать несчастье, а уж тем более не может она быть охотничьей добычей. Ведь считается же дурной приметой убить паука, хотя сами они особой любовью у нас и не пользуются. Это тоже своего рода сакральное табу, но назвать такую птицу священ­ной уже нельзя. Да и не был черный аист выгодной добычей для охотника, о чем мы уже говори­ли (Грищенко, 1996в). Предполагаемая священность черного аиста ни в коей мере не объясняет отсутствие его остатков в археологических памят­никах. В примитивных религиях распростра­не­ны обычаи ритуального убийства священных животных, причащения их мясом, торжественного захоронения (Фрэзер, 1980). Известны це­лые "кладбища" из черепов и костей лап медведей, свя­занные как раз с медвежьим культом (Ры­ба­ков, 1994).

По нашему мнению, синантропность способствовала закреплению и усилению почитания белого аиста, но вряд ли была одной из исходных причин. Возникнуть она также могла еще до появления земледелия, но массовым явлением стала лишь с распространением земледельчес­ких культур. На полях птицы находили корм, а дома с мягкими крышами из соломы или тростника были удобным местом для гнездования. Бла­гоприятным для аиста было и появление ско­та. Это не только дало дополнительный источник корма (на пастбищах он к тому же более до­ступен, чем на "диких" лугах), но и улучшило воз­можности гнездования. Появились новые и более крупные постройки, поскольку в холодном­ климате уже нужны были помещения для зимов­ки скота (Løppentin, 1967). Кроме того, человек­ способствовал расселению белого аиста в лесную зону, выжигая леса для полей.

Подведем итог. Почитание белого аиста уходит корнями в каменный век (возможно, еще па­леолит), но в том виде, в ка­ком мы его находим у индоевропейских народов, оно могло сформироваться не раньше зарож­дения производящего хозяйства, прежде всего зем­леделия. Причем, ве­­­роятнее всего, сакрализация произошла на ран­них стадиях развития зем­ледельческих культур, еще в неолите, когда из-за слабой агро­техники и низ­ких урожаев чело­век сильно зависел от все­­возможных пре­врат­нос­­тей судьбы. Л.И. Тараненко (1992) также считает, что с вы­сокой сте­пенью ве­роятности это могло произойти на ранних эта­пах развития земледельческого общества.

Белый аист предстает перед нами как некий посланец богов, прилетающий к началу земледельческого сезона, приносящий тепло и новую жизнь на пробуждающуюся землю, до самого сбора урожая он охраняет посевы от всякой нечисти. Почитание усиливается давними то­теми­ческими представлениями и синантропностью. Возможно, сыграли свою роль и особен­ности ок­раски птицы.

Культ белого аиста у индоевропейцев, как ви­­­дим, имеет земледельческую основу и не мог возникнуть у чисто скотоводческих племен. Это еще один аргумент для ответа на вопрос о месте его зарождения. Он не мог появиться у скотовод­ческих культур степного Причерноморья.

Сходство представлений у различных народов говорит о том, что этот культ возник не позже ранних стадий распада праиндоевропейской языковой общности. Не исключено, что отдельные элементы его были заимствованы протоиндоевропейцами у более древних земледельческих куль­тур. На Ближнем Востоке и в Северной Аф­рике земледелие возникло еще в X–VIII тыс. до н. э. (Дьяконов, 1982). Следы древнего сакраль­но­го значения белого аиста находим и в Северо-Западной Африке, и на Ближнем Востоке.  Но в це­­лом проанализированный комплекс верований сформировался уже в Европе. Миграционная его составляющая могла возникнуть только в уме­рен­ном климате. Жителя же древнего Ханаана, на­пример, волновала лишь своевременность осад­­ков и отсутствие последовательно повторяющихся неурожайных лет. Земля сохраняла плодородие круглогодично, сезонным был лишь сбор урожая основных культур (Гордон, 1977).

***

Для полноты картины следует отметить, что не у всех индоевропейских народов белый аист пользовался особым почетом. В Италии он пере­стал гнездиться в XVII в., предположительно из-за интенсивного преследования человеком (Bri­chetti, 1983, цит. по: Bert, Lorenzi, 1996). Ви­­­димо, так уж тут сложилось исторически. Еще римляне стали употреблять аистов в пищу, считая их мясо деликатесом. Гораций называл это “траги­чес­кой приметой времени” (Hornberger, 1967). А сейчас Италия является притчей во язы­цех у европейских природоохранников из-за массового истребления охотниками перелетных пев­чих птиц.

III

Можно попытаться также восстановить древние индоевропейские названия белого аиста. Од­но из них, по крайней мере, напрашивает­ся сразу же. Это древнерусское “стеркъ” и род­с­т­вен­ные ему названия: старославянское “стъркъ”, бол­­гарское “щъркел”, сербскохорватское и македонское “штрк”, немецкое “Storch”, англий­ское и скандинавское “stork”, литовское “star­kus”, латышское “starkis” и т. п.

У лингвистов нет единого мнения о проис­хож­­дении этих названий. Существуют три основные версии: славянские названия были заим­ствованы из германских языков, германские — у славян и, наконец, древнее родство между сла­вянскими и германскими формами (Клепикова, 1961). Последняя гипоте­за, по нашему мнению, является наиболее близкой к истине. Еще С. Мла­денов (1909, цит. по: Клепикова, 1961) пред­полагал существование ва­риантов индоевропейских корней: *strg-, *strk- — ‘твердый, негнущийся’. Таким образом, “стерк” — это птица с походкой на негнущихся ногах (Клепикова, 1961). Слово это родственно русскому “торчать” (укр. — “стирчати”). Г. Кройц (Creutz, 1988) так­же допускал возможность происхождения не­мецкого названия “Storch” от индоевропей­ского strgo.

Мы не беремся утверждать, восходит ли это се­мейство названий к праиндоевропейскому языку, или же они появились уже в ходе распада ин­­­доевропейской языковой общности. Тут уж сло­во за лингвистами. Второй вариант вполне ве­­роятен, поскольку эти названия распространены у германских, славянских и балтийских на­родов, языки которых наиболее связаны друг с другом (Порциг, 1964). В то же время их нет у других языковых групп, если не считать явно за­­имствованные названия (румынское “coco­stâr­kul” и др.). Для целей нашего исследования в общем-то не важно, были ли эти названия заимствованы разными народами друг у друга, или же являются родственными. В любом случае они имеют достаточно древнее происхождение.

М.И. Лебедева, Л.И. Тараненко и В.П. Белик  потратили немало усилий на поиск “кор­ней”­ названия “аист” в санскрите (Лебедева, 1981, 1992; Тараненко, 1992б, 1995; Белик, Тараненко, 1995, 1996; см. также критический разбор гипотез: Грищенко, 1996в). Идея, положенная в основу этих поисков, была правильная — играющая столь важную роль в жизни человека птица, как белый аист, вполне может иметь древние общие названия. Но, увы, авторы взялись не за то слово, и все оказалось перевернутым с ног на голову. Да и попытка вывести современное русское название из санскрита бы­ла уже пе­регибом. Тем более, что санскрит и праиндоевропейский язык — это вовсе не одно и то же.

Никто из авторов, занимавшихся анализом происхождения слова “аист”, не задал весьма интересный вопрос — а почему, собственно, исчезло из обихода древнерусское название? Между тем, здесь есть над чем поразмыслить. Ведь, ка­залось бы, древнее название хорошо известной всем птицы, не просто занимающей значительное место в верованиях и фольклоре, но и живущей бок о бок с человеком, должно сохраниться. Это мы и видим у германских народов и южных славян. У восточных же славян это слово перестало употребляться. В современном ли­тературном русском языке оно осталось только в названии белого журавля (Grus leucogeranus) в форме “стерх”. В украинском языке его уже вообще нет (не считая того же стерха, который, в данном случае, пришел из русского). Интересно также, что в украинском языке для хорошо известной всем птицы вдруг появляется несколько новых названий, почти все из которых являются заимствованными или вероятно заимствованными. Только слово “чорногуз” является несомненно “родным” (Грищенко, 1996а).

По нашему мнению, все это можно объяснить тем, что предки восточных славян оказались на территории, где белого аиста еще не бы­ло. Название могло длительное время существовать, употребляясь по отношению к черному аисту, а возможно также и к журавлям и цап­лям. Такие “нестыковки” в названиях у соседних народов достаточно распространены. Весьма вероятно, что первоначально это слово от­носилось и к другим длинноногим водно-болот­ным птицам. Этимология слова “стерк” это по­зво­ляет. Хорошо известно, что ро­довые названия возникли раньше видовых (понятно, не в таксономическом значении этих слов). Подобное явление можно найти, например, в финно-угорских языках. По данным Х. Веромана, звукоподражательное название журавлей “kurg”, давнее и распространенное у разных народов, относилось также к аистам и цаплям (Schüz, 1986). В современном эстонском язы­ке аист — “toonekurg”, серый журавль — “soo­kurg” (Приедниекс и др., 1989). В финском язы­ке название “haikara” относится и к аистам, и к цап­лям (Hagemeijer, Blair, 1997). В молдавском языке цапля — "стырк", журавль — "кокор", аист — "кокостырк" (Аверин и др., 1970–1971). Не важно, были ли эти названия заимствованы. Видим их сходство для этих трех птиц.

Таким же путем возникло и название “кулик”. Исходно это, скорее всего, звукоподражательное название боль­шого кроншнепа (Numenius arquata), которое потом было распространено на целую группу птиц. В польской научной терминологии это слово и сейчас относится только к кроншнепам (Tomiałojć, 1990). В других же славянских языках оно употребляется для названия разных ви­дов куликов. В молдавском языке "кулик" — это также кроншнеп (Аверин и др., 1970–1971).

В дальнейшем, по мере расселения белого аиста по землям восточных славян, появляются новые названия, которые постепенно вытесняют слово “стерк”. Приходится это к тому же на период формирования трех новых языков на ос­нове древнерусского. С белым аистом люди контактировали гораздо больше, чем с черным, и зна­ли его лучше. Он был более значимой птицей в жизни человека. Новые названия распространялись на оба вида. В пользу этого говорит, например, то, что Н.Н. Сомов (1897) слово “стерх” в Харьковской губернии относил к названиям черного аиста, но не белого. В украинском языке возникает название “чорний лелека”, хотя слово “лелека” звукоподражательное и относиться к черному аисту первоначально ни­как не могло. В Белорусском Полесье одно из народных названий черного аиста “чорны бусько”, в то же время белый аист — просто “бусько” или “бусел” (Долбик, 1959). Это также говорит о переходе названия от белого аиста к чер­­ному.

Таким путем название “стерк” могло быть вытеснено из украинского и белорусского языков. В русском его постепенно заменило слово “гайстер” и произошедшее от него “аист”, первоначально относившиеся только к черному аисту (Грищенко, 1996в). Например, в письме из Калитвенского уезда Воронежской губернии (1781 г.) в ответ на запрос Академии наук говорится: “В здешней округе водятся птицы: ... гайстры на подобие журавля — пегие, имеют сверху черное, на брюхе белое, нос красный, — питаются рыбою” (цит. по: Кириков, 1959). Возможно, в этом случае также сыграло роль то, что скрытная лесная птица была мало известна “просве­щен­­ному” человеку, старое название оставалось только в диалектах. В русском языке даже назва­ния ряда охотничьих видов куликов были за­ме­не­­ны немецкими — кроншнеп, вальдшнеп (Sco­lo­­­pax rusticola), гаршнеп (Lymnocryptes mi­ni­mus).­

Л.А. Булаховский (1948) писал, что именно на­звания аиста в славянских языках сплошь попадают в число в том или другом отношении загадочных. Над всеми ими (точнее над большин­ством — В.Г.) тяготеет подозрение заимствования из других языков. Не связана ли такая загадочность с расселением белого аиста?

 

ЛИТЕРАТУРА

 

Аверин Ю.В., Ганя И.М., Успенский Г.А. (1970–1971): Птицы Молдавии. Кишинев: Штиинца. 1: 1-240. 2: 1-231.

Алекшин В.А. (1998): В поисках индоевропейской прародины. Между Сциллой археологии и Харибдой лингвистики. - Пробл. археологии. СПб: Изд-во СПб ун-та 4: 86-101.

Арутюнян С.Б. (1980): Армянская мифология. - Мифы народов мира. М.: Сов. энциклопедия. 1: 104-106.

Белик В.П., Тараненко Л.И. (1995): Тайна черного аиста. - Жизнь птиц. 1: 7, 2-3: 8.

Белик В.П., Тараненко Л.И. (1996): Штрихи истории “лесного отшельника”. - Природа. 11: 126-128.

Борейко В.Е. (1996): Экологические традиции, поверья, религи­оз­­ные воззрения славянских и других народов. Киев. 1-224.

Брюзгина (Уманская) А.С. (1975): Позднеантропогеновые птицы Украины и смежных территорий (преимущественно по материалам из археологических памятников). - Дисс. ... канд. биол. наук. Киев. 1-107.

Булаховский Л.А. (1948): Семасиологические этюды. Славянские наименования птиц. - Вопр. слав. языкознания. Львов. 1: 153-197.

Бурчак-Абрамович Н.Н., Цалкин В.И. (1972): Материалы к изучению птиц Европейской части РСФСР. - Бюл. МОИП. Отд. биол. 77 (20): 51-59.

Вагурина Л.М. (сост.). (1998): Славянская мифология. Словарь-справочник. М.: Линор & Совершенство. 1-318.

Воинственский М.А. (1960): Птицы степной полосы Европей­ской части СССР. Киев: АН УССР. 1-292.

Гордон С. (1977): Ханаанейская мифология. - Мифологии древнего мира. М. 199-232.

Горнунг Б.В. (1963): Из предыстории образования общеславян­ского языкового единства. М.: АН СССР. 1-143.

Горнунг Б.В. (1964): К вопросу об образовании индоевропей­ской языковой общности. М. 1-46.

Грейвс Р. (1992): Мифы Древней Греции. М.: Прогресс. 1-624.

Грищенко В.М. (1996а): Білий лелека. Чернівці. 1-127.

Грищенко В.Н. (1996б): Миграции птиц как одна из причин их сакрализации. - Мат-ли II конфер. молодих орнітологів Ук­раїни. Чернівці. 48-52.

Грищенко В.Н. (1996в): К вопросу о происхождении названия “аист”. - Беркут. 5 (2): 209-215.

Грищенко В., Борейко В. (1988): Птах із легенди. - Соц. культура. 11: 20-21.

Гусев В.Е. (1987): Народные игры, драмы и театр. - Этнография восточных славян. М.: Наука. 450-457.

Долбик М.С. (1959): Птицы Белорусского Полесья. Минск: АН БССР. 1-268.

Дьяконов И.М. (1982): Возникновение земледелия, скотовод­ст­ва и ремесла. Общие черты первого периода истории древ­не­го мира и проблема путей развития. - История древнего ми­­­ра. 1. Ранняя древность. М.: Главн. ред. восточн. л-ры. 27-49.

Зайцева И. (1996): Экология и мифология Брянского леса. 1-34.

Карху А.А. (1990): Среднеголоценовые птицы из археологичес­ких памятников Подмосковья. - Орнитология. М.: МГУ. 24: 67-71.

Килимник С. (1994): Український рік у народних звичаях в іс­торичному освітленні. Київ: Обереги. 2: 1-524.

Кириков С.В. (1959): Изменения животного мира в природных зонах СССР. Степная зона и лесостепь. М.: АН СССР. 1-176.

Клепикова Г.П. (1961): Славянские названия птиц (аист, лас­­точка, ворон). - Вопр. слав. языкознания. М.: АН СССР. 5: 149-185.

Крывелев И.А. (1975): История религий. М.: Мысль. 1: 1-416.

Лебедева А.А. (1987): Народные знания славян. - Этнография восточных славян. М.: Наука. 483-498.

Лебедева М. (1981): Почему они аисты? - Наука и жизнь. 9: 136-138.

Лебедева М.И. (1992): О происхождении названий аистов. - Аисты: распростр., экология, охрана. Минск: Навука і тэхніка. 8-14.

Лерхе А.В. (1941): Пернатые путешественники: Перелет птиц. Ростов-на-Дону. 1-60.

Лосев А.Ф. (1957): Античная мифология в ее историческом раз­витии. М.: Учпедгиз. 1-620.

Марченко К.К. (1984): Греческое поселение на острове Березань. - Археология СССР. Античные государства Северного Причерноморья. М.: Наука. 33-34.

Митрополит Іларіон (1994): Дохристиянські вірування україн­ського народу. Київ: Обереги. 1-424.

Мищенко А.Л. (1990): Привлечение пернатых хищников. Обзор проблемы. - Методы изуч. и охраны хищных птиц. М. 253-256.

Морохин Н.В. (1997): Фольклор в традиционной региональной экологической культуре Нижегородского Поволжья. Киев. 1-222.

Порциг В. (1964): Членение индоевропейской языковой области. М.: Прогресс. 1-332.

Приедниекс А., Страздс М., Страздс А., Петриньш А. (1989): Атлас гнездящихся птиц Латвии 1980–1984. Рига: Зинатне. 1-352.

Путилов Б.Н. (1987): Эпос. - Этнография восточных славян. М.: Наука. 429-438.

Ренфрю К. (1989): Происхождение индоевропейских языков. - В мире науки. 12: 72-81.

Рыбаков Б.А. (1987): Язычество Древней Руси. М.: Наука. 1-754.

Рыбаков Б.А. (1994): Язычество древних славян. М.: Наука. 1-608.

Семенов Ю.И. (1966): Как возникло человечество. М.: Наука. 1-576.

Скворцы истребители жуков. (1884): Природа и охота. Сентябрь: 84.

Скуратівський В. (1998): На криласах храму. Київ. 1-116.

Соколова З.П. (1972): Культ животных в религиях. М.: Наука. 1-216.

Сомов Н.Н. (1897): Орнитологическая фауна Харьковской гу­бернии. Харьков: Тип. А. Дарре. 1-680.

Спангенберг Е.П. (1951): Отряд голенастые. - Птицы Совет­ского Союза. М. 1: 350-475.

Станюкович Т.В. (1987): Народное декоративно-изобразительное искусство. - Этнография восточных славян. М.: Наука. 458-482.

Тараненко Л.И. (1992а): О некоторых экологических адаптациях и происхождении синантропности белого аиста. - Аисты: распростр., экология, охрана. Минск: Навука і тэхніка. 147-156.

Тараненко Л.И. (1992б): Об изучении названий птиц. - Соци­ально-орнитол. идеи и предлож. Ставрополь. 2: 17-20.

Тараненко Л.И. (1995): Еще об изучении названий птиц. - Со­циально-орнитол. идеи и предлож. Ставрополь. 5: 40-47.

Толстой Н.И. (1984): Иван-аист. - Славянское и балканское языкознание. М.: Наука. 115-118.

Уиланд Дж. (1998): Мечи, шпаги и сабли. М.: Тривиум. 1-128.

Федосеенко В.М. (сост.) (1998): Флора и фавн. Мифы о растениях и животных. М.: Русь. 1-256.

Фрэзер Дж.Дж. (1980): Золотая ветвь. М.: Политиздат. 1-832.

Штернберг Л.Я. (1936): Первобытная религия в свете этно­графии. Л. 1-571.

Яблоновская-Грищенко Е.Д., Лопарев С.А., Боженко В.Ю. (1996): Изображения птиц на дворянских гербах России и Польши. - Беркут. 5 (2): 191-200.

Archer G., Goodman E.M. (1937): The Birds of British Somaliland and the Golf of Aden. London: Gurney and Jackson. 1: 1-285.

Bert E., Lorenzi M.C. (1996): The Influence of Weather Conditions on the Reproductive Success of the White Stork (Ciconia ciconia) in Piedmont, Italy. - Intern. Weißstorchtagung. Kurzfassungen der Beiträge. Hamburg.

Creutz G. (1988): Der Weiss-Storch. Die Neue Brehm-Bücherei. 375. Wittenberg Lutherstadt: A. Ziemsen Verlag. 1-236.

Dyrcz A., Grabiсski W., Stawarczyk T., Witkowski J. (1991): Ptaki Śląska..Wrocław. 1-526.

Fellows Ch. (1839): A Journal written during an Excursion in Asia Minor 1838. London. 1-347.

Franke W., Mey E. (1994): Bemerkenswerter Brutplatz des Schwarz­­­storchs (Ciconia nigra) in Thüringen. - Anzeiger Ver. Thüringer Ornithol. 2 (2): 135.

Gattiker E., Gattiker L. (1989): Die Vögel im Volksglauben. Wies­baden: AULA. 1-589.

Gonzenbach J.G. (1857): Auszug aus meinem ornithologischen Tagebuch. Juni 1856 bis Juli 1857. - Naumannia. 7: 146-150.

Hagemeijer W.J.M., Blair M.J. (eds.) (1997): The EBCC Atlas of European Breeding Birds. Their Distribution and Abundance. London: T. & A.D. Poyser. 1-903.

Hancock J.A., Kushlan  J.A., Kahl  M.P. (1992): Storks, Ibises and Spoonbills of the World. Academic Press.  1-385.

Hinkelmann Ch. (1995): Der Weißstorch (Ciconia ciconia) im ehemaligen Ostpreußen. - Bl. Naumann-Museum. 15: 24-52.

Hornberger F. (1967): Der Weißstorch. Die Neue Brehm-Bücherei. 375. Wittenberg Lutherstadt: A. Ziemsen Verlag. 1-156.

Kahl M.P. (1981): Welt der Störche. Hamburg, Berlin: Parey. 1-96.

Løppentin B. (1967): Danske ynglefugle i fortid og nutid. - Acta Hist. Scient. Nat. Med. Univ. Hauniensis. Odense. 19: 1-609.

Martens J. (1966): Brutvorkommen und Zugverhalten des Weiß­storchs (C. ciconia) in Griechenland. - Vogelwarte. 23 (3): 191-208.

Poole A., Spitzer P. (1983): An Osprey revival. - Oceanus. 26 (1): 49-54.

Sбra I. (1973): Flock of Storks Feeding on a Burning Barley Stubble. - Aquila. 76-77: 187.

Schenk J. (1907): Die Heuschreckenplage auf dem Hortobágy im J. 1907 und die Vogelwelt. - Aquila. 14: 223-251.

Schenk J. (1910): Von der Vogelwelt verhinderte Heuschrecken­pla­ge. - Aquila. 17: 258-261.

Schröder P., Burmeister G. (1995): Der Schwarzstorch. Die Neue Brehm-Bücherei. 468. Magdeburg: Westarp Wissenschaften 1-64.

Schulz H. (1988): Der Weißstorchzug. Königslutter-Lelm. 1-459.

Schüz E. (1966): Über Stelzvögel (Ciconiiformes und Gruidae) im Alten Ägipten. - Vogelwarte. 23 (4): 263-283.

Schüz E. (1986): Über die Namen des Weißstorchs (Ciconia cico­nia) als Ausdruck einer vielfältigen Mensch-Vogel-Be­ziehung. - Beih. Veröff. Naturschutz Landschaftspflege Bad.-Würt­tem­berg. Karlsruhe. 43: 15-24.

Tavakoli E.V. (1989): The White Stork (Ciconia ciconia) distri­bu­tion in Iran. - Weißstorch — White Stork. Proc. I Int. Stork Conserv. Symp. Schriftenreihe des DDA. 10: 183-187.

Tavakoli E.V. (1992): Cliff storks (Ciconia ciconia) in Iran. - SIS-Group Newsletter. 5 (1/2): 6-7.

Tcherkas N.D. (1995): Black Stork adaptation to transformation of breeding biotopes. - Bird Numbers 1995. Pдrnu. 51.

Thiollay J.-M. (1971): L’exploitation des feux de Brousse par les oiseaux en Afrique occidentale. - Alauda. 39 (1): 54-72.

Tomiałojć L. (1990): Ptaki Polski. Rozmieszczenie i liczebność. Warszawa: Państwowe Wyd. Naukowe. 1-462.

 

Украина (Ukraine),

258300, Черкасская обл.,

г. Канев, Каневский заповедник.

В.Н. Грищенко.